#перовскиевысоты
#подъезднаялирика
Признание (I)
Ну что? Теперь пора?
Пора!
Пока не стала жизнь стара,
Серей не стали города.
В конце концов!
Уже пора!
Клубится прах дедов в парах
Промышленных пра-правнуков вейпах,
С руки шприцы переместились в пах,
Психически простуженные люди
В дворах перовских ныне судят,
Ах!
И кошки труп, что к жизни еле путь тропила,
Который день обходят мимо
И взрослые, и даже малыши,
А завтра его пустят в беляши,
Чтоб мать-страна своих детей кормила.
Отец при входе в магазин,
Куда решил
Пойти за пивом,
Боясь охранников-верзил,
оставил в реве и коляске сына.
Ну вот мудак!
Хотя
Его ребенок никому не нужен.
Спокойно жизнь прожить
Хотя,
Прохожий затыкает уши.
Он серостью и безразличием простужен.
И я – один из них – глухих.
Такой потерянный, наверно,
Из серой массы самый серый.
Пройду над кошкой –
головой поник,
Мимо скамеек красных лиц бухих,
Мимо коляски с отмороженным младенцем.
Иду к назначенному месту.
Не выспавшись, трясусь устало
в автобусе,
А времени мне мало.
С толпой такой же вперемешку
Меняю жизнь свою на спешку.
Мы вечно в графиках и рамках,
Дедлайнах, сроках, браках.
В страхе
Боимся вылезти из гроба
Бетонно-серо-городского.
Стремглав, сметая все живое,
Не видя в немоте вреда,
Несем проклятье родовое
С печатью серости у рта.
Но вот теперь пора!
В реверберации подъездов
Читать стихи поэтов местных.
Поставив ногу на ступеньку
- Выше! -
Кричать, чтобы в квартирах было
Слышно!
Подъездной лирики пора!
Если гражданская упала,
И негражданская страна
Люд на балконе запирала.
И двери нет на нем открытой.
Но выход есть:
Молить о хлебе в форточку с надрывом
и жадно есть.
Или, уставши, сигануть с обрыва,
Чтоб полететь
И в окна всем медвежьим рыком
Вопить, орать и петь!
Громче! Громче!
ведь
Никому уже не сгореть!
Раскрасить
Мятый асфальт собой,
Хоть как-то
Дать серости равный бой.
Не родиться из пепла и фениксам,
Но из огненной крови – возможно!
Нужно стенки покровов кожных
Разрывать. Долой эпидермисы!
Прямой удар по серости.
Ваши лица окрашены кровью,
Ну же! Давайте! Воскресните!
Или выздравейте, что ли
Ради вас люди мучились болью.
(II)
Тут все простужены, похоже.
Не серостью, так раком божьим.
Не им,
так сыпью лицемерия на роже.
А я простужен этим всем,
Еще и тем,
что не любим
Тобой.
Противоядия мне не найти –
Отбой.
Ты как запущенный хронический бронхит:
Как появляешься, так кашель всю грудную клетку в пыль дробит
И заставляет взяться за леченье
Недугов всех без исключенья.
Но лишь пройдешь, оставишь только
На стенках мозга
брызг мокроты,
Туман накроет с головой,
Тягучий, серый и тяжелый,
Напоминающий до боли
Порой
пар hydrargirim...garum...gurym
К черту!
Напоминающий пар ртути,
Который вейперы все мутят,
Как знак рутинной диктатуры.
Ты фильтр мой,
Мой респиратор,
Но вылитый из амальгамы –
И в малых дозах испаряя
Пары рутинного металла,
Была вакциной ты от травли
Но в больших – ядовитой стала.
Наверное, насчет тебя не прав:
Ты не болезнь –
Если б был такой, с ядом удав.
Ты вползаешь, шелестя чешуями,
Вызывая мурашки на моей омертвелой душе.
То ли змеи ею так презираемы,
То ль она рвется
увеличивать площадь,
Чтоб побольше
– И больше! И больше!
бугорков на душевной толще, –
Поглотить все, что голос твой ропщет,
И запомнить узор в чешуе.
Ну уж не!
Не пригрею в третий раз я тебя.
Или четвертый? Больше? Что же, тогда
Должна ты пылать, как адская саламандра.
И это мне на руку, это и надо.
Ты думала, я просто так с тобой делил тепло?
Ну уж не!
Я запасал в тебе к зиме
его.
Чтобы когда
Потонут в снеге города
И тлетворное тело покроется инеем,
Я разжег костер твоим именем.
Так что сгорай!
Сгорай до пепла в тьме святой!
Питай в груди прогнившей трутня жизнь.
Змеей позволил тебе яд пустить –
Зимой же ты, меня согрев, сгоришь.
...Не поверила?
Ну еще бы.
Как бы я не хотел,
А ты вечно выводишь меня из себя
И на чистую воду,
Постоянно без приглашений заходишь
В мои советские трущобы.
А я пытаюсь скрыть от тебя горы
и без того невидимого мусора,
А тебе достаточно
раскиданных по квартире носков.
Но почему,
Как в любой семье русской,
У нас нет из-за этого мессива-ора?
Ну да,
Точно.
Мы же не в одной семье,
Тебя даже не тянет ко мне,
А мне уже надоела эта носка оков.
Я от них избавляюсь.
Неужели не видишь?
Я снял уже сотни стальных и железных,
Не без тяжести вышел из колющей жести
Почти отвязался от петли ремня,
Но продбирающий до дрожи
недосягаемый блеск огня
Все еще держит
И тешит
надежды,
Сжигая души моей мерзлой одежду.
И, оставив меня нагим пред тобой,
Он потухнет.
И будет тешиться мной одним метель.
И покроет белесой сыпью
Мой труп снег.
Но в преддверьи раскрытом покоя вдали
Блеснет свет.
Но добраться ползком я без боя смог бы?
Но язык мой все так ж о костре
Несет бред.
(III)
Есть и другие девушки,
Заслуживающие любви.
Черт возьми!
Одну из них я бы даже любил безответно.
Но ты!
Все это ты!
Разбиваешь чужие кострища,
Тушишь чужие костры,
По-перовски, вприсядку,
Дабы не видеть мне красоты
никакой,
Кроме тебя –
Эн-д, тебя одной.
Ну давай,
Все костры от меня поскрывай,
Все мосты от меня посжигай,
И пожары их тоже скрой,
Оставь только путь кольцевой
До тебя.
Холодный и серый,
С пустою верой...
Скрывай прекрасное пламя,
Но тепло скрыть не сможешь:
Они сердца свои плавят,
Чтоб согреть меня зимней ночью.
Я и мог бы наутро остаться где-то,
И хозяйку того очага полюбить,
Нет, я не смог бы,
Ведь чтобы ее полюбить,
мне придется забыть все приметы
Твоей ненавистной особы.
А она, приютив и меня, и грехи,
о которых ты даже не знала,
Согреет, накормит, излечит бронхит,
Хоть понимает: кашель вернется –
Я уйду рано.
Пожалуй, я стану лучше лишь ради нее,
А тебе докажу, что могу измениться.
И однажды, когда забудутся эти любовь и вранье,
У нас обоих будут счастливые лица.
...С твоей улыбкой ничто не сравнится.
(IV)
Хватит!
Достаточно глаголами сориться.
Вы.
Все.
Вы не думайте, я не поэт.
Я в жизни не шаренный,
Безнадежно преданный,
Безвозмездно требуемый
Шир-по-треб.
И больной графоманией человек.
Объективно? Поэзия умерла.
Есть лишь графоманы и рэп,
И, что странно, поэтов след
В тех, кто разъезжает по городам,
Под минус строки свои читая,
будто это какой-то куплет.
Для пущей драмы кидая на бэк
рыданья,
За душу цепляясь крюками
Воспоминаний о том,
чего в наших жизнях нет.
Вездессущая коммерция!
И до поэзии добралась,
Подавись же ею,
мразь!
Субъективно? Поэзия умерла.
Ты не прочтешь и четырнадцать строчек сонета!
Что говорить о поэме?
Да что там поэма?
Ты и сего не увидишь момента.
Но здесь, признаюсь, и моя вина:
Написал на три листа
Одного и того же:
Того – подороже,
Это – глагольное – подешевле,
А к концу вылезаю на псевдорэпе.
Чувствуешь ритм
И слов преплетенья, как в лондовском гетто?
В Оксфорд берут только бритым?
Что ж, остается лишь подражать,
и дрожать пред кумиром всемирным.
Он занимается рэпом,
А я
– Графоман –
Ничего не могу донести в изданиях.
Ну и ладно.
Это обо мне роман.
Это мои признания:
1.
Я – Графоман!
С четырехлетним стажем.
Вы слышите?! Графоман!
И мне от этого страшно.
Таких, как я – каждый второй,
И каждый считает, что выбран судьбой
Или Богом – да черт их поймет, –
Как Юрий, свершивший в космос полет,
Оставить в истории фото с каймой.
Но нам не попасть в ее переплет.
Ведь поэзия умерла.
Дамы и господа,
Добро пожаловать
в число забытых навсегда.
2.
Я – желаю взаимной любви!
Мне и от этого страшно.
Да, глупо, однако пойми:
Об этом мечтает каждый.
И неважно,
насколько он верит в нее –
Каждому хочется
быть взаимно влюбленным.
Все равно он заведомо мертвый,
Равно все: что сгнивать без любви, что быть мертвым.
3.
Я – нуждаюсь в удавьем яде,
Чтобы летать с него, как и раньше.
Я наркоман? На какой это стадии?
Мне от этого страшно.
Знаешь,
Просто возвращайся
Время от времени, и буди меня,
Горючая Змея,
Старайся не сгубить до конца,
Пожалуйста.
4.
Я – серьезнейше болен!
Симптомы: рутина и ртутный кашель.
Диагноз: серые хвори.
Мне от э́того страшно.
Серость неизлечима!
Каждый, кто ей заражался,
Не имел ни единого шанса
прожить эту жизнь счастливым.
Этил? Не целитель -
Временный наркоз
С побочным отвратительным:
Свиноморфоз.
Пишите отказ
От ответственности за свои действия
В состоянии легкой нестабильности.
Бесчестие.
Нудный, лицемерный рассказ.
Оставайся серым,
Но хотя бы человеком!
Глянь, на рассвете,
Забравшись на крышу, к самому солнцу
Еще один завывает песни
И через минуту становится лужей.
Он просто не был простужен.
Как и все предыдущие
Любил он искренне жизнь,
Поливал даже колючки плюща,
И счастливым считал каждый миг.
Но серость его окружила,
Сдавила
Выдавила красную жижу,
Размывая своими штрихами.
Даже отсюда я слышу,
Как голос его, сохраненный ветрами,
Поет о каком-то лекарстве.
Но то лишь слова, остатки чьей-то мечты.
Никому не выздороветь:
До тканей души
все люди больны.
Читайте внимательно.
Больше не будет поэзии,
Будет лишь проза:
Мы сможем одуматься
Только если
С неба посыпятся грозы
А с той крыши - огненный дождь в сумках из кожи.
